И нет суда страшнее
За неделю до Великого поста читается в церкви притча Христова о Страшном суде.
Прослушаем ее. Христос говорит:
Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые
Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним
все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец
от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую.
Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите,
благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам
от создания мiра: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили
Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был
болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда
праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим,
и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником,
и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным или
в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю
вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших,
то сделали Мне.
Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня,
проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал
Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником,
и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице,
и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда
мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или
больным, или в темнице и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ:
истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших,
то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь
вечную (Мф. 25:31–46).
Вот притча Христова. Теперь зададимся вопросом: что сказано нам
в ней, в чем сущность этого суда, который от века называют Страшным?
В слово «суд» мы привыкли вкладывать вполне определенный и именно
устрашающий смысл: суд для нас — это грозный трибунал, применяющий к нам
безличный и отвлеченный закон; суд — это наказание или оправдание.
Но ничего этого нет в этом последнем суде Христовом, и если он, как
мы всегда называем его, Страшный, то по какой-то другой причине. Ибо
не ясно ли, что судьей и законом оказывается здесь не какая-то
абстрактная норма, а только одно: любовь.
В самом деле, с обыденной точки зрения можно преспокойно прожить всю
жизнь, быть уважаемым членом общества, иметь чистую совесть, не знать
даже, где помещается суд и судьи, и при этом ни разу не накормить
голодного, не одеть бедного, не посетить больного или заключенного
в тюрьме. Ибо никакой человеческий закон не требует от нас ничего
подобного.
Напротив, нам со всей определенностью говорят сегодня, что это дело
не наше, а соответствующих органов или инстанций, которые занимаются
голодными и бедными, больными и заключенными: «Не вмешивайтесь, себе
дороже станет!» Закон, следовательно, ничего не говорит о любви,
он просто игнорирует ее. Больше того: любовь может привести нас к тому,
что считается иногда нарушением закона. Об этом хорошо знал Пушкин, который в своем «Памятнике» поставил себе в заслугу то, что он «милость к падшим призывал».
Нет, здесь, очевидно, другой суд и другой закон. И первое, что
говорит нам своей притчей Христос, — это то, что любовь выше всякого
закона, выше всякого суда. В этом беспощадная правда Евангелия. Можно
всю жизнь прожить, не нарушив ни одного закона, и все же быть
преступником в глубочайшем смысле этого слова, ибо не закон делает нас
людьми и мiр наш человеческим мiром, а любовь, и только любовь.
Законом может прикрыться любой мерзавец и им оправдать свое
равнодушие к людям, безучастие к их страданию, страх перед начальством
и, наконец, простой эгоизм. И вот эту маску псевдозаконности и срывает
Христос, устанавливая в мiре высший закон любви, с которым отныне
соизмеряется всякий закон и всякий суд.
Второе, о чем говорит нам притча Христова, то, что мерилом всего
в нашей жизни является человек, человеческая личность. Не отвлеченное
«человечество», не призрачное «общество», не интересы государства,
партии и коллектива, а живой человек. Все остальное можно уважать,
признавать из страха или послушания, но любить настоящей любовью можно
только живого и конкретного человека, который был голоден, был болен,
был в темнице.
И снова перевернуты все наши привычные взгляды и представления.
Мы судим человека во имя и от имени отвлеченных начал — государства,
общества, коллектива. Но на суде, о котором рассказано в притче
Христовой, все это судится в свете личности. Человек, сидящий в темнице,
может быть преступником, но остается человеком и на него направлена
любовь Божия. И так во всем.
Наконец, последнее: почему, откуда эта любовь, это сострадание, эта
невозможность оставить любого человека в беде? Христос отвечает
и на это: «Я был, — говорит Он, — в темнице; Я был болен; Я голодал,
и вы помогли Мне». Никакое государство, никакое общество, никакой земной
коллектив не может быть источником этой личной любви. Но если
мы однажды увидели Христа, вслушались в Его слова, вдумались в Его жизнь
и Его учение, то мы знаем несомненным и абсолютным знанием, что каждый
человек — Его брат и друг и потому — мой брат, мой друг.
Он перестал быть для меня безымянным незнакомцем, ибо его вечной
любовью возлюбил Тот, Кого люблю я. Любя Христа, я не могу не любить Его
любовью. И вот все в мiре становится личным, все в мiре светится
и судится любовью, и эта Божественная любовь есть действительно самый
страшный из всех судов.
Публикуемые проповеди представляет слушателю сохранившиеся и
отреставрированные записи бесед о. Александра из архивов «Радио
Свобода». Они содержатся в вышедших параллельно в печатном виде и на
аудиодисках «Беседах о. Александра Шмемана», подготовленных к изданию в
России издательством ПСТГУ.
|